Тем же вечером Рихард отправился на Лютцовштрассе, где в доме рядом с Магдебургплатц жил Удо Бретвиц со своей женой. Это был «подводник», человек «Бэрхен», через которого он передавал деньги в помощь организации. Еще во время путешествия из Парижа в Берлин ему вдруг пришло в голову, что он мог познакомиться с Леной через Удо. Думать о том, что Ленхен могла быть одной из тех, кто бывал на вечеринках в Каринхалле, даже не хотелось. Он чувствовал, что она была совсем не той девушкой, которая могла посещать поместье рейхсмаршала ради собственной выгоды.
С Бретвицем Рихард познакомился чуть больше года назад, во время отпуска в конце весны 1942 года. До этого он ездил к фрау Либерман, вдове знаменитого в Германии художника, которого чествовали ровно до того момента, как в стране возникла новая политика в отношении евреев. Наверное, и это тоже сыграло свою роль в том, что Рихард решил помогать организации «Бэрхен».
Все началось именно с нее, с вдовы Либермана. Рихард презирал лицемерие немцев, которые еще какие-то десять-пятнадцать лет назад славили мастера и называли его почетным гражданином Берлина, а теперь старались забыть о том, что знали его и восхищались его работами. Даже мать Рихарда оказалась в их числе. Когда-то еще бабушка, мать мамы и дяди Ханке, оказывающая покровительство художникам, с удовольствием покупала картины еврейского художника. Теперь же эти картины были надежно спрятаны на чердаке Розенбурга. А мама, считавшая когда-то удачей, что сам Либерман напишет ее портрет, первой позабыла дорогу к «дорогой фрау Либерман». Как и многие другие представители их круга, которые прежде считали честью нанести визит вдове известного художника в квартиру на Гогенцоллернштрассе [90] . Самому Рихарду поведение большинства немцев показалось предательством. А именно предательство он презирал более остальных проявлений человеческой слабости.
Надо признать, что не все отказались навещать старую еврейку. Рихард все еще встречал там некоторых знакомых, когда удавалось быть в Берлине во время отпусков. Но после известия о скорой смерти генерала фон Хаммерштейна [91] , который, поговаривали, имел влияние на Гитлера, и был в то же частым гостем фрау Либерман, судьба вдовы художника была решена.
— Мой мальчик, я слишком стара, потому не боюсь уже ничего, — сказала она, когда в очередной раз Рихард хотел оставить конверт с деньгами на серебряном подносе в коридоре квартиры. — Но я боюсь за других людей, которые рискуют своей жизнью. Будет другой контакт. Он найдет тебя сам, когда фрау Бэрхен найдет подходящего человека. И я бы попросила больше не навещать меня, мой дорогой барон.
Они оба чувствовали, что видят друг друга в последний раз. Рихард до сих пор помнил отчаяние и горечь, которые захлестнули его, когда он целовал на прощание сухую морщинистую руку с бриллиантовыми перстнями. Позднее он узнал, что за фрау Либерман действительно пришли, планируя отправить ее в место для переселения евреев. У нее случился инфаркт, когда она увидела солдат на пороге своей квартиры, и ей оказали последнюю милость — отправили в больницу, где она исхитрилась принять веронал, чтобы замолчать навсегда о системе «Бэрхен» и уйти не бесправной еврейкой, а вдовой знаменитого художника.
Рихард не знал, существует ли на самом деле эта отважная фрау Бэрхен, которая однажды решила помогать евреям Берлина или нет. Но на следующий же день его нашла фрау Бретвиц, молодая немка, муж которой потерял ногу в начале Восточной компании. Она передала ему карточку с адресом и плюшевого медвежонка. Теперь именно ее муж, инвалид войны, коммунист, а значит, противник существующего режима, Удо Бретвиц стал связным для Рихарда. Странная ирония судьбы — связать одним общим делом сторонника Маркса и убежденного монархиста и сторонника империализма.
— Я видел сообщение в «Фолькишер беобахтер», — сообщил Рихарду Удо, когда Марта, его жена, провела гостя в небольшую кухню. — Рад видеть, что оно было ошибочным, и что вы живы. Как прошел переход через границу?
И только оказавшись здесь, в этой небольшой кухне с крашенными синей краской стенами, Рихард вдруг вспомнил о просьбе, с которой весной пришел к Удо. В тот раз он не только принес деньги. Он просил сделать фальшивые документы — кенкарту и райспасс для поездки в Швейцарию. В памяти этот фрагмент проявился так ясно, что он словно воочию увидел, как передал Удо фотокарточку, на которой была изображена Лена.
Значит, она точно нелегал, раз ей понадобились новые документы. Нет смысла искать ее в труппе Берлинского театра. Но почему она оказалась врагом рейха, и ей потребовалось бежать из страны?
И тут же потянулись другие воспоминания, которые он не видел прежде. О том, как решил отправить Лену в нейтральную страну еще в январе, перед отправкой на фронт. Как сидел в этой самой кухне и узнавал, что именно нужно для изготовления фальшивых документов. О том, как он тщательно готовил отъезд в Швейцарию через «Бэрхен» и через Адель, к которой он писал письмо за письмом с Восточного фронта, умоляя о помощи. Ленхен нужна была поддержка после перехода границы, а больше никого в соседней стране Рихард не знал.
Он и Адель всегда были скорее друзья, чем любовники. Они росли, зная друг друга почти с пеленок. Им было хорошо вдвоем, у них были общие интересы и общие друзья. Они понимали друг друга с полуслова. И они всегда знали, что поженятся в итоге. Родители Адели ждали этого, дядя Ханке обеими руками был за этот союз. На такой основе и строится хороший брак, так Рихард думал, когда в голову то и дело лезли мысли, что чего-то не хватает в их отношениях. Ему всегда казалось, что он должен влюбиться как дядя Ханке — провалиться с головой как в омут в это чувство и сохранить его на протяжении всей жизни. Но этого не происходило, и он думал, что любовь бывает не у всех. Как талант, который либо есть от природы, либо нет. Но Рихард ошибался.
Любовь дается каждому. И не всегда это бывает дар, которому ты безумно рад и которым ты наслаждаешься каждый день. Любовь — это когда ты уже не принадлежишь себе полностью. Твои мысли и поступки как по кругу возвращаются к тому, кому ты отдал свое сердце. И ты можешь жить, потеряв ее. Но это как будто у тебя оторвали крылья, лишив природной возможности летать. Ты по-прежнему дышишь, ходишь по земле, способен испытывать эмоции и чувства. Ты по-прежнему живешь, но больше никогда не поднимаешься к солнцу, чтобы ощутить небывалый восторг от его тепла и света… И что самое странное — если понадобится, ты сам оторвешь себе крылья, лишая всего самого дорогого. Оторвешь с мясом, преодолевая дичайшую боль. Будешь по капле истекать кровью и при этом чувствовать странное умиротворение. Потому что делаешь все это ради того, чтобы тому, кого ты любишь, было хорошо. Пусть даже не с тобой…
«Я всегда и во всем готова помочь тебе, Ритци», писала ему в ответ бывшая невеста. «Можешь смело положиться на меня». Еще в начале сорокового года Адель наотрез отказалась уезжать в Америку, как это сделали партнеры ее отца и их семьи. Как она написала ему в первых письмах, полученных им после долгого молчания: «Я просто жду невозможного здесь, в Базеле, и надеюсь на чудо».
Как и все они. Ждут и надеются, что эта война когда-нибудь кончится…
Значит, Швейцария…
— У меня амнезия после травмы головы, — сказал Рихард Удо, чтобы этим объяснить странность последующего вопроса. — Я не помню, был ли переход, и как он прошел. Можно ли узнать, осуществился ли он? Я помню только, что Лена должна была перейти границу во Фрайбурге. И помню, что давал ей этот адрес, если что-то пойдет не так.
— После этого я отправлял дважды людей через Фрайбург, — ответил Удо после коротких размышлений. — Думаю, что не я один из «Бэрхен» пользуюсь этим каналом. О том, что он закрыт, не было новостей. А значит, она прошла без проблем еще в мае. Вероятно, она уже в Швейцарии, как вы и хотели, господин гауптман. Но вы, наверное, слышали? Ходят слухи, что Германия может закрыть границы с Швейцарией.