Глава 62
Зачем здесь был этот русский? Что хотел здесь найти?
Эти вопросы все не шли из головы, мешая спокойному сну. Странно, он выматывался каждый день в хлопотах подготовки к отъезду настолько, что падал в постель каждый вечер без сил. Падал, но не засыпал. Бессонница стала привычной спутницей последних дней. Рихард был раздражен не только потому, что она не давала полноценного отдыха, мешая восстановлению, и не только потому, что во снах можно было уйти от реальности. Бессонница приводила с собой неизменных спутников — тягостные размышления и безжалостное сожаление, которые терзали и терзали его до самого рассвета. И тогда он поднялся со смятой постели и ушел на озеро встречать первые часы очередного летнего дня, заполненного суматохой и волнениями о транспорте. Не его волнениями. Его не особо волновало, что именно удастся вывезти из Германии. Судьба нажитых богатств фон Ренбек, за исключением фамильных и памятных предметов, которые передавались из поколения в поколение, его сейчас совсем не трогала. Если бы не желание поддержать Адель в ее стремлении спасти от русских как можно больше имущества, он бы, наверное, вообще не занимался этим. Потому что в голове неустанно в числе прочих крутилась мысль, что все это должно стать расплатой. И то — этого не хватит, чтобы полностью рассчитаться по счетам, которые предъявят сейчас после поражения Германии.
Иногда Рихард завидовал целеустремленности Адели и ее жизнерадостности. Он успел позабыть, какой напористой и упрямой она могла быть, если чего-то желала. Именно это и позволило ей добиться разрешения на въезд в Германию в первые же две недели, как американцы заняли Тюрингию. И надо отдать должное — ее приезд и пребывание рядом с ним давали сейчас какие-никакие силы жить дальше, когда все было кончено не только со страной, но и с ним самим.
Рихард не ожидал, что останется в живых после покидания машины над Одером. Чисто инстинктивно среагировало тело, когда душа замолчала, смирившись с неизбежным. Руки и ноги действовали совершенно по наитию, выполняя то, что отложилось уже куда-то подсознательно за годы войны в небе. Он даже не помнил, как это произошло. Только-только был в воздухе, а затем картинка сменилась на зелень весеннего леса перед глазами, а в теле уже разливалась боль от левого плеча по спине до бедра, захватывая все больше и больше и вытесняя любые другие мысли, кроме как о том, чтобы прекратить это мучение.
Он расстегнул ремни и попытался сгруппироваться, чтобы упасть с высоты ветвей, в которых запутался его парашют, да так, чтобы боль ударила как можно слабее. Но все-таки не сумел этого сделать. Видимо, все же расстояние показалось ошибочно небольшим, потому что от удара об землю боль оказалась настолько острой, что Рихард потерял сознание и пришел в себя только в сумерках. Каждое движение рукой причиняло невыносимую боль, но пальцами шевелить удавалось, из чего он заключил, что кости были целы. Но попытка подняться на ноги, во время которой он неловко задел поврежденные плечо и руку, снова выбила его из сознания от болевого шока на долгие часы.
В следующий раз Рихард пришел в себя уже на рассвете. Каждая минута была на счету. Он ясно и без особых для того усилий слышал фронт, который все приближался к нему, угрожая пленом. А в плен он определенно не желал попасть, памятуя о жестокости русских по слухам, которые передавали друг другу в немецких войсках. Вполне ожидаемой, на взгляд Рихарда, если вспомнить все, что он видел, когда воевал в Крыму.
«Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб»… [207]
Нужно было идти. Каждая минута грозила опасностью столкнуться с солдатами Красной Армии. Поэтому Рихард соорудил что-то наподобие поддерживающей повязки для своей руки из грязного шарфа, чтобы не тревожить лишний раз поврежденную сторону, и с трудом поднялся на ноги.
Сначала было сложно. Кружилась первое время голова от слабости. А еще он никак не мог сообразить, в какую сторону ему следует направиться сейчас, чтобы не угодить к русским. Казалось по раскатам, фронт окружал его со всех сторон, что было невозможным, и эти мысли вносили сумятицу в и без того замутненное сознание.
Весь прежний мир вокруг в одно мгновение перестал существовать и обезлюдел на километры вокруг. Грунтовая дорога, по которой Рихард выбрался из леса, была совершенно пустой. Высокое хмурое небо, затянутое темным дымом от пожарища где-то неподалеку, тоже хранило удивительную пустоту, словно во всем мире закончились самолеты, и война шла исключительно на земле. А может, так и было, учитывая тот дефицит летчиков и машин, что сложился в рейхе к этому дню…
Рихард часто уставал, и ему приходилось усаживаться на обочине дороги, чтобы набраться сил для дальнейшего пути. Последнее из окрестных местечек, что он знал сейчас как ориентир — это был Нойцелле, городок, который он запомнил по башням католического аббатства с высоты полета. Судя по циферблату часов, стекло которых треснуло от удара, он был в пути уже около восьми часов, а значит, скоро должен был показаться городок Бесков. Должен был, но его все не было — только зелень лесов и лугов, грунт дороги и синева неба, отражающаяся в ровной глади небольших озер, которые Рихард проходил.
Может, ему просто казалось, что он проходил километры, невольно пришло в голову Рихарду. А на самом деле, он еле-еле миновал треть пути до Бескова. А может, он вообще шел не в ту сторону, и на самом деле направлялся к восточной границе Германии прямо в руки к русским. Никто бы не смог ему подсказать, а компас он потерял при падении и так не сумел найти, как ни старался.
На закате Рихарду посчастливилось выйти на один из окрестных хуторов, в котором его встретил пожилой немец. Предыдущие встреченные хозяйства были пусты — владельцы либо оставили их и направились на запад, убегая от войны и от русских, войска которых неутомимо приближались, угрожая раскатами орудий, либо были мертвы, что было гораздо страшнее.
Рихард не раз видел смерть. Она была верной спутницей войны, поэтому он постепенно приучил себя к ней. Но были смерти, которые выбивали из этого неестественного состояния отстраненности. Например, смерть Гриши, которую он никак не мог забыть с тех пор, как память услужливо воскресила этот страшный момент. И он знал, что долго не сможет вычеркнуть из памяти и те смерти, что увидел в эти последние дни войны. Смерти немецких детей, которых убивали родители перед собственным самоубийством в страхе перед наступлением русских. Это было совершеннейшим безумием, по мнению Рихарда. Но это был их страшный выбор, пусть он и не принимал его той самой частицей души, которая заставляла его всякий переходный момент отходить от края.
Даже падая в пропасть, рейх умудрялся пожирать еще больше жизней… Как ненасытная гидра…
Эти тела, которые Рихард находил в пустых домах хуторов, опустевшее пространство вокруг него, полное только звуками приближающегося поражения от русских, и боль, терзающая при каждом шаге его тело, едва не свели его с ума тогда. Поэтому он неимоверно обрадовался, когда нашел пожилого немца, сидевшего на пороге дома и безмятежно курившего трубку.
— Ты идешь не в ту сторону, — как-то панибратски подтвердил догадки Рихарда усталый и равнодушный ко всему происходящему бауэр. — Чтобы добраться до Бескова, нужно держаться намного севернее. Но смысла в этом нет — русские еще утром перерезали автобан на Берлин.
А на вопрос, где сейчас держат фронт немецкие войска, собеседник Рихарда только обвел рукой все окружающее пространство и рассказал, что в Форсте еще держат оборону, но он не особо уверен. Пару часов назад он встретил госпитальный гужевой караван, и один из возниц крикнул, что русские перешли Шпрее и атаковали Шпремберг. Рихард прекрасно понимал, что означают эти новости. Русские рвались захватить основные автомагистрали, идущие через Котбус, который явно был следующим в их списке. Это были отличные пути, без которых невозможно снабжение войск под Берлином. Надо было отдать должное русским — это была превосходная стратегия, уже явный успех которой сулил им победу в боях за Берлин.