— Если я что-то узнаю на этот счет, то дам вам знать, — пообещал Рихард. Перед уходом он оставил супругам Бретвиц карточки на сахар, хлеб и масло. Ему были без нужды, а вот им определенно понадобились бы.

Проверить версию, что Ленхен действительно уехала в Швейцарию и сейчас находилась в соседней стране, можно было только спустя время. Конечно, Рихард написал письмо Адели сразу же по возвращении домой, но это послание будет идти несколько недель через Красный крест, и эти недели просто сведут его с ума своей неопределенностью.

Глава 36

Небольшой ужин баронессы превратился в настоящий прием, как обнаружил с удивлением Рихард на следующий вечер. Он не ожидал, что ей удастся собрать за короткий срок такое количество гостей, но это случилось. Посланники венгерского, шведского и португальского посольств, граф и графиня фон Хелльдорф, чета Бисмарк, Герсдорфы, посланник фон Хассель с супругой, фон Вицлебены, генерал фон Бломберг, правда, без жены, которую баронесса ни за что не пустила бы на порог после давнего скандала [92] , и многие другие представители старой знати разного возраста — от молодых до стариков в почтенном возрасте. И к облегчению Рихарда, никого из новой знати в мундирах СС.

Рихард не удивился, когда за ужином, приготовленным поварами «Адлона», он оказался между Мисси и Генрихом Витгенштейном. Именно с последним он и предпочел беседовать, испытывая легкие муки совести за безразличие к соседке по столу. Он видел в ее глазах симпатию и надежду, поэтому было слишком опасно вести даже обычную формальную беседу дольше положенного. Он поинтересовался здоровьем Магды, вину за увечья которой до сих пор ощущал, как хозяин Розенбурга, и узнал, что девушка уволилась из министерства пропаганды, где работала машинисткой, решив стать медсестрой в госпитале для раненых солдат вермахта.

— Ее лицо сильно пострадало тогда, — рассказывала Мисси. — И это не могло не изменить ее. Сейчас ее интересуют только раненые. Она нигде не бывает, кроме госпиталя, в котором проводит время сутками. Это совсем не та Магда.

И со своей русской подругой, имя которой Рихард так и не вспомнил, Мисси перестала общаться. Во-первых, мать Анны слишком настойчиво добивалась изменений в отношении к русским военнопленным в лагерях, чем привлекла внимание гестапо и находилась сейчас под пристальным наблюдением. Во-вторых, сама Анна перестала скрывать свои мысли по поводу происходящих событий и открыто говорила о том, рейх — это поезд в никуда, а все они пассажиры этого поезда, обреченные на смерть.

— Она словно лишилась рассудка после того, как потеряла на Восточном фронте жениха. Вы помните его, Рихард? Альберт фон Шольц встречал с нами Рождество в прошлом году, — рассказывала Мисси. Ее широкая очаровательная улыбка шла в такой контраст со смыслом ее слов, что Рихарда это немного покоробило. — Говорят, это именно Анна заразила его своими мыслями. Папа рассказывал, что об Альберте ходили разные слухи в полку, в том числе, что он подозревался в антипартийных взглядах. Ему повезло, что какой-то русский убил его во время боев за Харьков. Папа говорит, что это не совсем те знакомства, которые нужно поддерживать сейчас. Как и слушать не те речи…

С Витгенштейном беседовать было проще. С ним не нужно было подбирать слова и темы для беседы или скрывать свои эмоции. Вернувшийся недавно с Восточного фронта, где он участвовал в «самом кровопролитном сражении, какое только видел прежде» [93] , Генрих разделял полностью его ощущения нереальности происходящего вокруг. Светская беседа, блеск хрусталя, звон бокалов и сладкий вкус шампанского казались чуждыми после ярких красок крови, запаха бензина и гари, шума моторов и треска рации, вкуса земли, зарываться в которую приходилось во время налетов противника.

— Все кажется таким ненастоящим, — говорил Витгенштейн, когда после ужина они стояли на балконе вместе с Рихардом и курили. Вернее, курил только Генрих. За время, проведенное в госпитале, Рихард почти отвык от этой вредной привычки, да и доктора запретили хотя бы первые полгода думать о курении. Поэтому он просто крутил в пальцах сигарету, вдыхая запах табака, чтобы успокоить взбудораженные нервы.

— Словно настоящее осталось там, на фронте. А все это, — Витгенштейн обвел рукой виллу с затемненными окнами, через которые доносилась патефонная музыка. — С этими устрицами и шампанским, с этими танцами и фривольной болтовней — все это просто дешевые декорации. Вы, кстати, знаете, Рихард, в министерстве только и говорят, что о вашем случае? Но чего только не бывает на фронте, верно?

Рихард не удивился визитам князя в министерство. Еще ранее Витгенштейн рассказал ему, что в ближайшее время планируется организовать особую группу ночных истребителей, которые прикрывали бы Берлин и окрестности с воздуха в помощь зенитным войскам. Генриха специально отозвали с Восточного фронта по этому вопросу, и он часто бывал на Вильгельмштрассе. И Рихард ловил себя на мысли, что испытывает мелочное чувство зависти к нему, потому что тот все еще может сесть в кабину самолета, а вот Рихард, похоже, отлетал свое, если не сумеет выправиться к сроку.

Наверное, поэтому настроение испортилось окончательно после этого короткого разговора, и он откланялся, сославшись на приступ головной боли. Оставшись наедине со своими мыслями, Рихард решил сосредоточить свое внимание не на сожалениях, а на том, чтобы в который раз проанализировать всю информацию, которую знал на этот момент о Лене. Сопоставить факты, соединяя стрелками даты и события на листке, чтобы обнаружить очередные пробелы в памяти. Написать несколько писем, чтобы одна из служанок отправила их завтра утром — бывшим сослуживцам на Западном и Восточном фронте и тем, кто все еще оставался в Италии. И пытаться вспомнить, раз за разом прогоняя воспоминания в голове, чтобы найти очередную нить, за которую можно было потянуть.

В конце концов Рихард сдался около трех часов ночи и, понимая, что вряд ли заснет сейчас, вышел в сад, чтобы шуршание листьев под ногами успокоило его раздражение и злость из-за неуспеха. Там и нашла баронесса сына — стоящего в полной темноте ночи и устремившего взгляд к звездам.

— Все еще болит голова? Я могу дать веронал, если хочешь, — проговорила она, касаясь плеча Рихарда. Но он только покачал головой, чувствуя себя таким бессильным, как никогда раньше. — Ты что-то вспомнил еще? О, Ритци, ты никогда не думал, что амнезия — это своего рода Божий дар? Забыть обо всем плохом, что было раньше, и никогда не вспоминать об этом.

— Странно слышать слова о Боге от тебя, мама, — произнес Рихард, зная, что мама никогда не была истово верующей, в отличие от дяди Ханке и Биргит. Для нее походы в церковь ограничивались лишь службами на Пасху и Рождество и чьим-нибудь венчанием, на которое она была приглашена.

— Ты поверишь во все что угодно, Ритци, когда захочешь, чтобы случилось чудо, — ответила баронесса таким тоном, что он не мог не коснуться ее ладони, по-прежнему лежащей на его плече. — Я молила Его, чтобы моя вера в твое спасение оказалась истинной. Я молила его о чуде тогда, я молю Его и сейчас. Каждый день, Ритци.

— Чтобы я наконец-то вспомнил?

— Нет, мой дорогой, — коротко ответила мать. Ее ладонь выскользнула из-под его руки, когда она отступила от него на несколько шагов. — Я молю, чтобы никогда не настал тот день, когда ты оставишь меня.

— Я не думаю, что мне позволят вернуться в небо, мама, — наконец-то озвучил Рихард то, что крутилось в его голове постоянно с тех пор, как он открыл глаза и обнаружил, что не может контролировать половину своего тела и речь. — Никто еще не возвращался в эскадрилью, получив золотой знак [94] . Я получил эту метку в Гренобле перед отъездом.

— Я говорю не об этом, мой мальчик, — с горечью ответила баронесса. Он не видел ее лица в темноте — просто светлое пятно, но сразу же почувствовал что-то неладное в этих словах. Сжалось сердце от нехорошего предчувствия.