Именно тогда, казалось сейчас, совсем в той другой жизни, Рихард говорил, что этот момент настанет. Она еще вспомнит о том, что он нацист, что он убивал ее соотечественников, как часть той огромной махины, которая вторглась уничтожать все и вся на своем пути на ее земле. И вот он, этот миг настал, заставляя ее опуститься на ступени лестницы без сил, а сердце в груди так больно сжаться, что перехватило дыхание. Не столько от понимания, что она любит человека, который принес кому-то горе потери на ее родной земле, что она предала свою кровь и свою страну, разделяя постель с врагом. Сколько от мысли, что Рихард ошибался. Потому что именно в эту минуту, сидя на лестнице и глядя на этот ровно постриженный светловолосый затылок над воротом сине-серого мундира люфтваффе, Лена осознала несколько вещей.
Она ненавидит нацистов. Ненавидит их так, что будь ее воля, вцепилась бы сейчас в ткань мундира, в волосы, уложенные бриолином набок, разодрала бы кожу лица и шеи ногтями, чтобы причинить боль. За того, кого Дитцль убил и чьим убийством так хвастал, словно совершил подвиг, убив безоружного изможденного человека.
Но не Рихарда. Должна бы, как положено ненавидеть советской девушке захватчика своей страны, но нет. Даже сейчас, принимая в свое сознание страшное для нее понимание, что он убивал советских летчиков, она не питала к нему ненависти. Даже сейчас чувствуя пустоту вместо биения маленького сердца ребенка внутри, убитого скальпелем нацистского хирурга, она не переносила вину за это на Рихарда, как он когда-то пророчил ей. Или, например, убийство советских пленных в лагерях поблизости от Фрайталя. Она знала его, чувствовала сердцем и не верила, что он может хладнокровно, как Дитцль выстрелить в затылок человеку. Пусть и не знала, что происходило там, в Крыму.
Он был солдатом проклятой Германии. Он был нацистом. Любовь к нему навсегда останется маленьким пятном на ослепительной поверхности этого необъятного чувства, которое, как казалось, только разрослось после потери Рихарда до немыслимых размеров и уже не греет, а жжет больно всякий раз, до стона, до мучительного крика, оставляя никак не зарастающие раны…
И все-таки она любила его. До сих пор. Несмотря ни на что. И все бы отдала только за то, чтобы сейчас в дверь домика на Егерштрассе, постучались, и на пороге появилась мужская фигура. В ненавистном мундире люфтваффе. С наградами за победы на фронтах несправедливой войны.
— Лене, ты будешь завтракать? — вторгся в мысли девушки голос Кристль. Ее заметили из кухни, и теперь за ней наблюдали сразу двое — фрау Гизбрехт и гауптман, одна с тревогой во взгляде, другой с удивлением и любопытством. Теперь, когда немец повернулся к ней лицом, стало немного легче и в то же время тяжелее.
Это был не Рихард. Определенно не Рихард…
— Нет, тетя, не буду, — отказалась Лена, поднимаясь со ступеней и расправляя ладонями юбку. — Я уже и так опаздываю в редакцию. А на улице подморозило знатно и затянуло льдом мостовую кое-где. Дольше добираться буду сегодня.
— Ты можешь ехать поездом до Дрездена, — предложила Кристль, взглянув на часы на стене кухни. — Успеешь дойти до станции.
— Сегодня я навещаю «друзей» в Дрездене, — именно так они называли Мардерблатов. «Друзья». Лена старалась приходить в квартиру на Каролиенштрассе каждую неделю, чтобы обновить запасы еды и проверить трубы отопления. Пусть и еле-еле, но начинали уже топить в котельной дома. Потому Гизбрехты опасались, что может что-то случиться с трубами, и тогда коменданту дома придется вскрыть двери в квартиру, как это произошло с одной из квартир нижнего этажа.
— Ты же знаешь сама, поезда сейчас ходят с большими задержками. Не хватало не успеть вернуться до наступления комендантского часа. Потому на велосипеде гораздо удобнее.
— Я могу подвезти вас, фройлян Лене, — внезапно предложил гауптман. — За мной приедет служебная машина через четверть часа. Могу подбросить вас до Дрездена. В какой район вам нужно? Нойешдат?
— Нет, спасибо, — чуть резче, чем следовало, ответила Лена, надеясь, что не выдала тем самым неприязнь к нему. — Я все же поеду сама, на велосипеде.
Дитцль ничего не сказал в ответ. Только голову склонил, принимая ее отказ.
— Так уж она воспитана, наша Лене, — вмешалась Кристль, спасая положение. — С незнакомыми и малознакомыми мужчинами в авто не сядет ни за что.
— Это похвально, — улыбнулся гауптман, выйдя в коридор и вставая напротив Лены, обувающей на туфли боты. Те самые боты, которые потеряла в сарае прошлым вечером (а казалось почему-то — несколько лет назад). От той жесткой хватки на шее так и осталась краснота, и Лене пришлось повязать на шею платок, скрывая следы недавнего нападения.
— Арийская девушка должна быть добродетельной во всем. Мне отрадно, что даже в окружении дикарей-славян вас воспитали в истинном духе арийской чистоты, фройлян.
Дитцль при этом зачем-то протянул руку в ее сторону. Наверное, желая из вежливости поддержать за локоть, когда она выпрямлялась, как потом решила Лена, когда уже крутила педали велосипеда, направляясь в сторону Дрездена по узким улочкам просыпающегося Фрайталя. Но в полумраке коридора Лене вдруг привиделась кровь на его ладони, и она испуганно отшатнулась в сторону, вызывая в гауптмане явное недоумение.
— Нервы, — сухо произнесла Лена, понимая, что должна хоть что-то сказать сейчас. — Это была очень напряженная ночь. До сих пор трясет…
Ни слова лжи. Исключительно истина.
— Вам нечего бояться, фройлян, — улыбнулся тот. — Русские варвары уже давно не угроза нашему славному городку и его жителей. Все они либо убиты, либо уже повешены в назидание остальным. Ручаюсь, этого больше не повторится. Вам не нужно больше бояться. Ни один русский никогда не шагнет в жилые районы Фрайталя.
…наши освободили Киев. Это значит, что скоро — через месяц, два или три — наши будут уже здесь. Тебе нужно просто дождаться. Всего чуть-чуть. Мы вернемся, я обещаю тебе…
Именно эти слова «Командира» вдруг вспыли в голове Лены при этих словах. Они и помогли улыбнуться широко и открыто и кивнуть в знак согласия. Неважно, удалось ли кому-то из группы беглецов уйти от преследователей или они все были убиты здесь, в саксонской земле. Она верила в силу этих слов, которые прозвучали сейчас клятвой для нее.
Глава 45
Сначала казалось, что обошлось. Что больше дом на Егерштрассе не побеспокоит своим присутствием никто, кроме его обитателей. И первое время так и было, что позволило хотя бы на какие-то дни забыть о побеге русских пленных и о том, что произошло в дровяном сарае. Людо постепенно выправлялся после травмы, но все так же сторонился Лены. Словно ее присутствие в доме стало ему совсем нестерпимым, и девушка подозревала, что так оно и было на самом деле. Недаром он устроил ей спустя некоторое время допрос, едва она вернулась из Дрездена с работы. Будто бы искал в ее поведении что-то, что могло бросить на них тень, как на порядочных немцев и подвести их под подозрение гестапо. Людвигу Гизбрехту не в чем было упрекнуть Лену. На каждый вопрос она спокойно и честно давала ответ, который вызывал его слабый кивок.
Как идет работа в редакции? Нет ли у начальства к ней замечаний? Насколько она близка с девушками-коллегами в редакции?
Начальство редакции было довольно работой Лены. Редактор даже предлагал ей перевод в другой отдел. Но Лене было проще печатать тексты объявлений, чем набирать тексты статей о доблести бравых солдат рейха, о близкой победе нацистов или лживых сообщений о том, какой прекрасной стала жизнь в Остланде после «освобождения» от коммунистов и каким прекрасным будет мир, когда не останется ни одного еврея или коммуниста. Потому она неизменно отказывалась от этих предложений, ссылаясь, что не желает менять коллектив машинисток, к которому успела привыкнуть за прошедшие месяцы. Хотя Лена по-прежнему держалась закрыто с другими девушками-машинистками. Рихард и здесь выступил своего рода щитом для нее — его гибель стала прикрытием такой замкнутости, которую понимали и принимали без слов или подозрений.