Через неделю на фоне начавшихся казней заговорщиков и продолжающихся арестов, которые буквально наводнили газеты своими страшными заголовками и фотографиями казненных (отчего Лена бросила даже мельком просматривать листки), Германию снова встряхнуло. Едва успел начаться рабочий день, когда вдруг было приказано прекратить работу и прослушать объявление рейхсминистра Геббельса, недавно назначенного уполномоченным по тотальной мобилизации. Сообщение шокировало многих и вызвало настоящую волну тревожных шепотков, которые не утихали еще несколько дней. Все понимали, что означает «тотальная мобилизация». Если в 1943 году она только слегка проредила ряды сотрудников редакции, то сейчас это будет совсем не так. Рейху не хватало солдат и рабочих рук на военных заводах. Все другие источники пополнения резервов были исчерпаны.
— Я видела списки, — успокоила Лену Ильзе, когда они обедали вместе спустя три дня после этого объявления, в первый же рабочий понедельник. — Я боялась, что твой начальник включит и тебя в них, но он, видимо, решил не убирать тебя из бюро. Не пришлось даже вмешивать в это дело знакомых…
Речь шла о списке людей, которые увольнялись из редакции. По негласному распоряжению Геббельса необходимо было уволить не менее половины персонала. Счастливчики, которые не попали в этот список, не сумели скрыть своей радости, хотя и испытывали смутное чувство вины перед теми, кто с завтрашнего дня должен был обратиться в бюро трудоустройства и по распределению рабочего фронта занять место на военном заводе независимо от пола и возраста. Как и обещала Лене Ильзе, ее имени в этом списке не было. Она по-прежнему оставалась в редакции в своем бюро машинисток.
Судьба снова оказалась к ней благосклонна, или, по словам Кристль, Господь был милостив и спас от напастей. И это же немка повторила через месяц, когда на Фрайталь обрушилась британская авиация.
Это случилось совершенно неожиданно. Едва Лена вернулась из столовой с обеда, который как обычно разделила с Ильзе, на улицах завыли сирены, а в редакции заговорило висящее на стене радио, озвучивая предупреждение о налете. Давно позабытые звуки войны, ввергающие на мгновения в бесконтрольную панику, которую с огромным трудом удалось обуздать и заставить себя спуститься в подвал здания редакции. Никто не верил, что будут бомбить Дрезден. Все только и сетовали, что эта воздушная тревога лишь отвлекает от дел, и многим придется остаться после окончания рабочего дня, чтобы завершить начатое. После увольнения половины состава персонала работы не убавилось, а вот страх быть уволенным и отправиться на заводы плотно засел под кожу. Потому и строго придерживались рабочей дисциплины и еще тщательнее выполняли обязанности.
Налета действительно не было. Быть может, в подвале была удивительная шумоизоляция, но никаких звуков, напоминающих бомбардировку, не доносилось. Спустя несколько минут дали сигнал отбоя. Кто-то даже ушел из убежища раньше, как отметила Лена с удивлением. Это в Берлине боялись налетов, а в Дрездене слепая убежденность в безопасность города царствовала в умах даже сейчас.
— Это Фрайталь! — нашла Лену на рабочем месте Ильзе, едва они вернулись к работе. — Бомбили Фрайталь. В основном, старались попасть по станции, но досталось и городку. Я пыталась дозвониться до аптеки, но никто не ответил.
Тревога за Гизбрехтов моментально вспыхнула в душе. Они оба, выходит, попадали под удар. За военнопленных Лена почему-то сейчас не так сильно переживала — был четверг, а разгрузка угля происходила строго по субботам. Значит, больше шансов попасть под налет было у пожилых немцев.
Удивительно, но начальник отдела отпустил ее без лишних объяснений. И дело было не только в родственниках, которые были во Фрайтале. Лена была записана в отряд по разбору завалов после бомбардировок и должна была занять свое место в отрядах рабочих добровольцев, как только налет прекращался.
Она с трудом добралась до Егерштрассе. Руки и ноги и так тряслись от волнения и тревоги, а при подъезде к городку, над которым еще издалека были заметны столбы дыма горящих домов, эти эмоции только усилились. Дышать было сложно не только из-за дыма горящих домов и пепла, который уже начинал першить в горле, но и из-за комка эмоций в груди. Она и думать забыла, как это страшно, когда вокруг царят смерть и ужас, и вот война вторглась в ее хрупкий, пусть и обманчивый насквозь мир снова.
Лене надлежало нацепить на рукав повязку добровольца, как только въехала во Фрайталь, но она торопилась прежде узнать, что с Гизбрехтами все в порядке, когда уже пешком, катя велосипед рядом с собой, пробиралась по улицам городка между обломками от домов, ямами от воронок и глыбами вздыбленного асфальта. Осторожно огибая раненных, сидящих тут же на земле, суетящихся добровольцев и остработников, разбирающих завалы.
Первой на ее пути была аптека, которая располагалась стена в стену со зданием администрации городка. Теперь же от обоих домов осталась только общая стена и осколки боковых стен. Конторки с лекарствами были похоронены под балками. Лене оставалось надеяться, что Людо ушел из аптеки в убежище, едва услышал звуки тревоги. Иначе он определенно бы не выжил при попадании бомбы.
А вот Егерштрассе не пострадала вообще, как выяснилось, как и часть других улиц, лежащих подальше от центра и от станции. Лена нашла взволнованных Гизбрехтов внутри их небольшого домика. Как выяснилось, Людо при первых же звуках сирены запер аптеку и побежал домой изо всех сил, зная, что Кристль будет переживать вдвойне, если он не будет рядом во время налета. Так и пересидели бомбардировку в подвале рядышком, надеясь, что бомбы томми упадут в стороне от их дома, и они выйдут из подвала живыми. С ними же пережидала налет и фрау Дитцль с детьми, потому что в ее собственном доме не было такого подземного этажа, а лезть в маленький погреб с двумя детьми было затруднительно.
И Лена снова как завороженная уставилась на ее младшего сына — светловолосого пухлого бутуза в полосатом комбинезоне, который скоро уже должен был сделать свои первые шаги. Она старательно избегала встреч с соседями на протяжении нескольких месяцев. Слишком больно было видеть их, слишком напоминало о том, что у нее отняли когда-то. Ей казалось, что дыра в ее животе, которая образовалась после насильного аборта, уже затянулась. Но нет, стоило увидеть ребенка, и снова противно заныли шрамы, которые, видимо, так и остались где-то внутри.
— Я должна идти помогать при разборе завалов, — вспомнила Лена, отстраняясь от рук Кристль, которая обняла ее за талию и никак не могла отпустить от себя. Ускользнуть от обязанностей рабочего фронта было невозможно, особенно после усиления условий «тотальной войны». Любой проступок вел к увольнению с привычной работы и пополнению работниц военного завода. А помогать нацистам производить оружие… Уже лучше пойти разбирать завалы, несмотря на тошноту, подкатившую к горлу, при виде последствий, которые нанесла бомбардировка. Особенно пострадала станция, где в тот момент ждали поезда для дальнейшего пути на запад беженцы с восточных земель Германии. Сложившаяся крыша здания станции погребла под собой тех, кто успел добежать до убежища. Остальных бомбы настигли прямо на перроне. Лена старалась не думать о том, что перешагивает не только чей-то брошенный багаж или вещи, которые вывалились из распахнутого чемодана.
Лена думала, что никогда не доведется пережить это снова. Столкнуться лицом к лицу с последствиями страшного налета авиации, несущего только смерть и горе. Слышать стоны боли вокруг, плач детей и женщин, крики растерянных выживших, которые искали тех, кто был рядом, но потерялся в вале огня и взрывов. Видеть кровь и страшные раны, кого налет навсегда оставил инвалидом, поставив свою ужасную метку.
Она словно вернулась назад во времени, когда стояла на горевшем поле, растерянная и оглушенная горем, которое так неожиданно ворвалось в ее жизнь. Видела личико Люши, поникшей в траве безвольной куклой и по-прежнему сжимающей в пальчиках тот проклятый бумажный самолетик…